| Суббота, 17 февраля. Ужасный день. Эванс выспался, вид у него как будто лучше. По обыкновению, он заявил, что ему совсем хорошо. Он даже встал на своем месте в упряжке, но полчаса спустя умудрился потерять с ног лыжи и должен был оставить сани. Дорога была ужасной. Мягкий, недавно выпавший снег прилипал к лыжам и полозьям. Сани двигались с трудом. Небо было серым, земля смутно виднелась. Пройдя около часа, мы остановились. Эванс догнал нас, но с большим опозданием. Через полчаса он опять отстал под тем же предлогом. Попросил у Боуэрса кусок бечевки. Я уговорил его поравняться с нами возможно скорее. Он ответил, как мне показалось, довольно весело. Надо было спешить. Нам четверым приходилось усиленно тащить сани, и при этом мы обильно потели. Поравнявшись со скалой, прозванной Монументом, остановились. Увидев, что Эванс остался далеко позади, сделали привал. Сначала мы не тревожились, заварили чай, позавтракали. Эванс, однако, не являлся – он все еще был виден далеко позади. Тут мы не на шутку встревожились, и все четверо побежали к нему на лыжах. Я первый подошел к нему. Вид бедняги меня немало испугал. Эванс стоял на коленях. Одежда его была в беспорядке, руки обнажены и обморожены, глаза дикие. На вопрос, что с ним, Эванс ответил, запинаясь, что не знает, но думает, что был обморок. Мы подняли его на ноги. Через каждые два-три шага он снова падал. Все признаки полного изнеможения. Уилсон, Боуэрс и я побежали назад за санями. Отс остался при нем. Вернувшись, мы нашли Эванса почти без сознания, а когда занесли его в палатку — был в полной коме. Он тихо умер в 12.30. Обсуждая симптомы болезни Эванса, мы пришли к заключению, что он начал слабеть, еще когда мы подходили к полюсу. Его состояние быстро ухудшилось от страданий, которые причиняли ему его обмороженные пальцы и частые падения на глетчере, пока он, наконец, не утратил всякую веру в себя. Уилсон уверен, что при одном из этих падений он получил сотрясение мозга. Страшное дело – так потерять товарища. Хотя, если спокойно обдумать, нельзя не согласиться, что после всех тревог прошлой недели вряд ли можно было ожидать лучшего исхода. Обсуждая вчера за завтраком свое положение, мы поняли, в каком отчаянном «переплете» находились мы, вдобавок имея на руках больного. В 1 ч утра мы уложились, перевалили через ледяные гряды, после чего легко нашли склад. Время, ушедшее на собирание коллекции геологических образцов с ледника Бирдмора, труд, затраченный на собирание и на транспортировку дополнительного груза в 35 фунтов к последнему, были дорогой ценой, уплаченной за эти образцы. Но, если эта цена и была дорога, научная ценность коллекции была тоже велика. Образцы пород, вошедшие в коллекцию, – подчас такие незаметные, что просто чудо, что собиравшие смогли их различить, – являются наиболее ценными из собранных экспедицией. Благодаря им проблемы, связанные с давностью и прошлым этой части Антарктического континента, смогут быть полностью разрешены. A very terrible day. Evans looked a little better after a good sleep, and declared, as he always did, that he was quite well. He started in his place on the traces, but half an hour later worked his ski shoes adrift, and had to leave the sledge. The surface was awful, the soft recently fallen snow clogging the ski and runners at every step, the sledge groaning, the sky overcast, and the land hazy. We stopped after about one hour, and Evans came up again, but very slowly. Half an hour later he dropped out again on the same plea. He asked Bowers to lend him a piece of string. I cautioned him to come on as quickly as he could, and he answered cheerfully as I thought. We had to push on, and the remainder of us were forced to pull very hard, sweating heavily. Abreast the Monument Rock we stopped, and seeing Evans a long way astern, I camped for lunch. There was no alarm at first, and we prepared tea and our own meal, consuming the latter. After lunch, and Evans still not appearing, we looked out, to see him still afar off. By this time we were alarmed, and all four started back on ski. I was first to reach the poor man and shocked at his appearance; he was on his knees with clothing disarranged, hands uncovered and frostbitten, and a wild look in his eyes. Asked what was the matter, he replied with a slow speech that he didn’t know, but thought he must have fainted. We got him on his feet, but after two or three steps he sank down again. He showed every sign of complete collapse. Wilson, Bowers, and I went back for the sledge, whilst Oates remained with him. When we returned he was practically unconscious, and when we got him into the tent quite comatose. He died quietly at 12.30 A.M. On discussing the symptoms we think he began to get weaker just before we reached the Pole, and that his downward path was accelerated first by the shock of his frostbitten fingers, and later by falls during rough travelling on the glacier, further by his loss of all confidence in himself. Wilson thinks it certain he must have injured his brain by a fall. It is a terrible thing to lose a companion in this way, but calm reflection shows that there could not have been a better ending to the terrible anxieties of the past week. Discussion of the situation at lunch yesterday shows us what a desperate pass we were in with a sick man on our hands at such a distance from home. At 1 A.M. we packed up and came down over the pressure ridges, finding our depôt easily. |